Наматывая на кеды километры асфальта, спешу к секонд-хэнду и стараюсь игнорировать жалкое и нервное существо в отражении витрин. Я ненавижу себя и то, что собираюсь сделать, но загоняю совесть поглубже и напропалую оправдываю нечестивые намерения.

Все слишком ужасно. Достало!.. Больше не вынесу подстав, унижений и этот полный недоумения и легкой паники взгляд.

Отдышавшись после быстрого бега, расправляю плечи и принимаю чопорный ангельский вид. Миную стеклянные двери, металлическую рамку и чинно направляюсь к рядам с платьями: одно из них — иссиня-черное, плотное, офигенное, я заприметила еще в свой прошлый визит.

Оно до сих пор верно дожидается звездного часа, и я спасаю его от одиночества — снимаю с вешалки и перебрасываю через предплечье.

Подхватив пачку колготок, бархатный чокер и ворох бабушкиных кофт, скрываюсь в примерочной, занавешиваюсь от мира толстой шторкой и вынимаю лезвие – оно давно не было в деле, слепит отблеском ламп и обжигает дрожащие пальцы.

Улыбаюсь ему, как лучшему другу, ловко срезаю бирки и прячу под резиновым ковриком.

Олимпос, штаны и майка повисают на крючке. Мягкое уютное платье нагло и вызывающе обтягивает грудь, облегает талию и колокольчиком спадает до середины бедра, чокер удавкой сходится на шее, черные колготки в сетку, в сочетании с грязными кедами, превращают меня в подобие Марлы Сингер.

От открывшейся картины захватывает дух.

Посылаю отражению воздушный поцелуй и ясно вижу за спиной темного мрачного Юру – мы могли бы стать идеальной парой.

Я бы следовала за ним тенью, а он бы жалел меня и вдохновлял...

— Я никогда тебя не предам. Почему ты этого не видишь? — со всей страстью шепчу в залитое голубоватым светом пространство, вкладывая в слова нерастраченную энергию, почти обретшую плоть надежду и острую нужду.

Мама любила повторять, что мечты сбываются, если изо всех сил в них верить...

Как бы там ни было, я просто буду выглядеть так. И при любой возможности попадаться ему на глаза.

Натягиваю штаны, заправляю под пояс подол и, застегнув олимпийку у горла, надежно прикрываю ею все следы преступления.

Сваливаю якобы не пригодившееся шмотье на стол возле примерочных и с безмятежным видом иду к рамке – даже вздыхаю и грустно взираю на кассира: мол, жаль, что ничего для себя не нашла...

Но дальше отчего-то не могу ступить и шагу — заваливаюсь назад, резко разворачиваюсь, натыкаюсь на плотоядную улыбу рябого красномордого охранника, и смертельный ужас пробирает до костей.

"Нет. Нет-нет-нет..."

— Так вот кто постоянно обносит отдел. Ты меня на такие бабки подставила! Быстро в подсобку, будем разбираться! — торжественно объявляет мужик.

Елейно улыбаюсь, делаю вид, что не понимаю, о чем он, хлопаю ресницами, но губа предательски дергается. Привет дорогому Ярику...

Привет неприятностям, которые я на себя навлекла.

Орк хватает меня за шкирку, заталкивает в небольшое, заставленное коробками помещение и командует:

— Рюкзак покажи!

От облегчения поводит. Он ни черта не найдет в рюкзаке.

— Проводить личный досмотр не имеете права! — тявкнув для вида, выворачиваю черное нутро, и на стол выпадают ключи, телефон и прокладка. Но охранника не удовлетворяет такой расклад — он подходит вплотную и, явно лапая, с недоброй ухмылкой расстегивает мой олимпос. А там...

— Так-так-так... Я сейчас ментов вызову. Пусть они и досмотрят...

Дергаюсь, как от удара током, стряхиваю с плеча его граблю, пячусь к стене и глупо лепечу:

— Это впервые. Не надо ментов. Ну не надо... — перспектива загреметь в отдел попахивает разборками с опекой и директрисой, и я принимаюсь умолять: — Дядь, я прошу тебя. Я верну шмотки прямо сейчас. Я все сделаю, только отпусти!..

Зубы отбивают дробь, лопатки упираются в шероховатую прохладную перегородку, и орк, раздувая ноздри, цедит:

— Все сделаешь, говоришь?.. Тогда раздевайся.

Секунду кажется, что эта ересь мне послышалась. Или что он имеет в виду возврат платья и колготок... Но придурок надежно перекрывает пути к отступлению, не скрывая намерений, пялится в декольте и пыхтит, как разогнавшийся автобус. Изрытая оспинами рожа наливается кровью, а дрожащая грабля тянется к ремню.

До меня доходит, куда дует ветер.

Если позволю случиться непоправимому, в этой грязной подсобке, толком не начавшись, закончится моя никчемная жизнь.

Одеревенев от испуга, нащупываю в манжете стальную пластинку и, задержав дыхание и грохот сердца, решаюсь: блеснув голубой молнией, верное лезвие рассекает воздух, засаленный форменный рукав и толстую кожу на волосатом запястье. Орк дергается и матерится, а я опрометью бросаюсь к столу и как дурная ору:

— Хочешь проблем?! Они будут!!! Я малолетка! Я сейчас позвоню, кое-кто приедет и все порешает. А если подойдешь ближе, я сама тебя к хренам порешу!!!

Не узнаю собственный голос и, кажется, выгляжу грозно. Придурок не выкупает, насколько сильно я боюсь и как топорно блефую — умерив гонор, садится на корты возле двери, потирает царапину и хрипит:

— Хрен с тобой, золотая рыбка. Звони. Посмотрим, что твой заступник мне предложит.

Потной ладошкой сжимаю телефон, углубляюсь в захламленный спам-звонками список пропущенных и молюсь, чтобы те не вытеснили так и не сохраненный номер Светы.

Пролистываю неизвестные контакты почти до конца и всхлипываю от радости: он на месте.

...Но Света не отвечает и после двадцать пятой попытки дозвониться.

Чертыхаясь, набираю ей сообщение с адресом злополучного магазина, вкратце обрисовываю ситуацию, нахохлившись, падаю на потертую банкетку в углу и вытягиваю под стол ноги.

Откровенно говоря, я в полнейшем дерьме.

Едва ли Света прочитает мое послание и примчится разруливать проблемы.

Секунды тянутся, слипаются в минуты — вязкие, долгие, неопределенные.

— Жду до без пятнадцати,— наконец оживает орк. — Потом вызываю наряд. Пусть менты с тобой разбираются, ненормальная.

— Договоримся без ментов, окей? — раздается за спиной, и я не сразу врубаюсь, кто почтил нас своим присутствием. А когда врубаюсь — бледнею и давлюсь.

Юра – в черном тренче и идеально начищенных высоких ботинках элегантно проходит в подсобку, вырастает над столом и безмятежно, будто знает сто лет, смотрит на меня:

— Кир, ты в норме?

О чудо, он помнит мое имя...

Киваю и, напрягшись до судорог, жду продолжения. На ресницах проступают слезы облегчения, благодарности, восхищения, преданности и еще бог знает чего.

— Моя сестренка забыла дома бумажник. Сколько она за все это должна? — Юра скользит взглядом по чокеру и неприлично оголенным сиськам, но протеста во мне это не вызывает. Вспыхиваю, опускаю голову и закусываю губу.

— Не получится. Она у тебя слишком борзая!.. По ней зона плачет... — нудит охранник, но, словив расслабленную отмороженную ухмылку красавчика, тут же затыкается.

Интересно, почему все эти старые извращенцы настолько ссыкливы?..

Ладонь Юры плавно опускается на стол, а когда поднимается, под ней обнаруживаются оранжевые банкноты — сумма, явно превышающая стоимость вещей, напяленных на мое жалкое тело.

Побарабанив пальцами с черными ногтями по треснутой столешнице, Юра кладет сверху еще одну бумажку, склоняет голову набок и, вселяя в охранника священный ужас, тихо и настойчиво повторяет:

— Обойдемся без ментов, или ты сядешь первым. А манерам ее я как-нибудь сам научу.

10

Заправив за уши каре, Юра преспокойно складывает в мой рюкзак связку ключей и прокладку, возвращает его мне и многозначительно кивает. Грозно зыркнув на урода с поцарапанной клешней, вскакиваю с банкетки, перебегаю под защиту Юры и жду дальнейших указаний.

— Пошли, Кир. И чтоб больше ни ногой в этот гадюшник, поняла?..

Он разворачивается и отваливает походкой модели, а я, под ошарашенными взглядами продавцов, в гробовой тишине семеню за ним через весь зал.