— ...Когда тебе больно, ты бьешь наотмашь. Забей. Я такая же... — Киваю и улыбаюсь. У Юры имеется поразительная способность — располагать к себе и делать момент комфортным. Мы разговариваем — спокойно и запросто, будто давно знакомы, но я натыкаюсь на его расфокусированный взгляд и больше не слышу ничего, кроме собственного взбесившегося сердца.

Сейчас или никогда.

— Знаю, те тупые признания тебя напрягли, но... помогать тому, кто дорог, все же лучше, чем стоять в стороне. Поэтому я потрачу силы и время, как бы глупо это ни выглядело... Если почувствуешь, что хочется выть и до чертиков нужно выговориться, пожалуйста... пусть это буду я! Я не требую взаимности. Я... вообще ничего от тебя не требую!

Юра неловко перехватывает бутылку, роняет ее и сдавленно матерится — по покрытию растекается бордовая лужица, вынуждая его отступить. Забыв затянуться, он прячет вейп в карман пиджака и пялится на меня — долго и пристально, устало и испуганно — так, что мозги превращаются в кашу.

— Ничего не требуя? Серьезно? — тихо повторяет он, склонив голову набок. — Не боишься, что своим нытьем я тебе мозги вынесу?

— Нет. Мне не впервой жить ради кого-то.

— А мне не нужны жертвы, забыла?..

— Тогда я потребую! — Шагаю вперед, хотя с трудом держусь на ногах. — Ты... можешь меня поцеловать?..

Как только моя просьба срывается с языка, прозрачный кокон, наполненный доверием, пониманием и теплом, с треском лопается, волшебство испаряется, между нами вырастает ледяная стена. Я опять позорюсь, позорюсь по-крупному, но унять поток сознания уже не могу:

— Мне исполнилось восемнадцать. Сегодня. Сделай это в качестве подарка. Или предоплаты: думай как хочешь. Мне нужно, чтобы это был ты! Очень прошу!..

Он молчит. Улавливаю его замешательство и падаю в пропасть — в глазах роятся мушки, от валуна, придавившего сердце, становится нечем дышать.

Обнимаю себя, до ломоты сжимаю острые локти, криво улыбаюсь и пищу:

— Я пошутила. Больше никогда не заикнусь об этом. Прости!

Разворачиваюсь и сбегаю — ныряю в открытый проем, натыкаясь на незнакомых людей, прорываюсь на кухню и мечусь в поисках рюкзака.

Можно стрельнуть у Светы ключи и переночевать в машине. Можно упросить ее вернуться во флэт и выдать мне надувной матрас.

...Сто к одному, что она подмигнет, помашет мне ручкой и ни черта из предложенного не сделает.

Впервые у меня нет ни одного запасного плана. Восемнадцатилетие, вопреки маминым мечтам, стало самым ужасным днем с тех пор, как я себя помню!

Нахожу свой потертый рюкзак, устремляюсь к нему, в последний раз оглядываю загадочный полумрак кухни-столовой, но что-то настойчиво сдавливает талию, и неведомая сила, выбив из легких весь воздух, приподнимает меня над полом, разворачивает и прижимает спиной к прохладной стене.

Твердые ладони перемещаются на мои бедра и надежно удерживают от падения, попутно обрекая на полную зависимость. Мятное дыхание с нотками вишневого вейпа обжигает щеку:

— Тебе есть куда уйти?

Узнаю аромат морозного парфюма и впадаю в оцепенение — мозг никак не может включиться в происходящее, сенсоры сбоят. Ненавижу беспомощность и отсутствие контроля над ситуацией — если Юра уберет руки, я упаду и отобью пятую точку. Ни черта не вижу и не соображаю, словно кошка, цепляюсь за его плечи, прижимаюсь к нему и, проглотив рыдания, признаюсь:

— Разве что в окно...

Что-то горячее накрывает мои губы, и мир разлетается на сотни разноцветных стекляшек.

16

Мне никогда не приходилось иметь дело с наркозом или забываться при помощи запрещенных веществ, но то, что я чувствую сейчас, похоже на сладкий дурман: оглушенность, беспомощность, помрачение сознания, мурашки и жар — жар настолько нестерпимый, что я задыхаюсь, но не могу сделать вдох. Губы Юры запечатали рот и проделывают такое, от чего я вот-вот отключусь, сгорю, самоликвидируюсь... Но ощущение защищенности, благодарности, радости... светлого сна успокаивает и укутывает теплом.

Душа выпорхнула из тела и мечется по темной просторной столовой, я крепко держусь за Юру, а она улетает все дальше...

Он не забыл обо мне за три долгих месяца. Мы оба только что бесславно лишились всего, ради чего жили, и я как никто понимаю его боль. Будь я проклята, если не попытаюсь облегчить ему страдания и не задвину неблагодарных людей, не достойных его жертв, на десятый план!

Юра, вечно застегнутый на все пуговицы и предельно осторожный, вдруг ослабил вожжи самоконтроля и делится со мной своим черным отчаянием, безграничным одиночеством, а еще — нежностью: она разрядами электричества гуляет по нашим телам, а я окончательно слетаю с катушек и пробую отвечать. Мне не стыдно за неумение, судорожные всхлипы и стоны, за слезы, вновь проступившие на глазах.

Я целуюсь с тем, кого люблю всем сердцем, и мой первый поцелуй никто никогда не отнимет и не отменит.

Но Юра пьян и растерян. И я — не она...

Упираюсь ладонями в его грудь, отстраняюсь и шепчу:

— Почему ты это делаешь?.. Из жалости, да?..

В темноте не видно его лица, тяжелое дыхание прерывается шумным выдохом, но Юра слишком долго не находит ответа. Ну конечно же: им движет жалость. Даже не стоило спрашивать...

—Так-так-так... — Как гром среди ясного неба, раздается торжественный голос Светы, и за шиворот ледяной водой заливается испуг. За секунду до того, как два ряда голубых потолочных ламп освещают помещение, Юра аккуратно ставит меня на ноги, отступает к стене и, изящно поправив каре, подпирает ее плечом.

Отряхиваю подол, приглаживаю волосы, прочищаю горло и улыбаюсь, однако выдать нашу возню за милое невинное общение все равно не удается. Густо подведенные глаза ведьмы вспыхивают, как у кошки, а рот разъезжается в ехидной ухмылке:

— Ну-с, вижу, вы без слов друг друга поняли!

Кошусь на Юру, в надежде на подсказку, но тот остается бесстрастным. Виновато кусаю опухшие губы и отхожу подальше от места преступления. Сердце колотится как сумасшедшее, рискуя выпрыгнуть из груди, я не знаю, что предпринять.

Юре явно не нужны сплетни и слухи, значит, буду все отрицать, пойду в отказ, даже если эта сумасшедшая призовет нечисть из преисподней или станет угрожать порчей.

— Можешь хоть раз оставить измышления при себе, дарлин? — устало отзывается Юра. — Что тебе нужно?

— Не беспокойся, оставлю! — Света крутит на наманикюренном пальце брелок с ключом от машины и выдерживает театральную паузу. — Я всего лишь зашла попрощаться. Уже поздно, мне пора.

Шок постепенно отпускает, туман в голове рассеивается, я впечатываюсь в осознание и подпрыгиваю:

— Я с тобой, Свет!

— Не угадала! — резко отрезает она, подхватывает Юру под локоть и уводит в прихожую, но я, даже сквозь грохот бочки и хохот за стеной, отчетливо слышу ее мурлыканье: — У меня билет на пять двадцать, надо успеть в аэропорт. Котик мой, Юр-рочка. После того, что ты сегодня сотворил, один ты тут взвоешь...

— Ты о чем? — напрягается Юра, но визави — то ли намеренно, то ли по глупости — пропускает его вопрос мимо ушей.

— У девочки проблемы. Впиши ее у себя.

— Ха. Просто отлично... И что же я буду с ней делать? — Юра продолжает сопротивляться, в кои-то веки я полностью солидарна с его позицией, и Света вдруг огрызается:

— Ты совсем тупой?! Делай то, что умеешь лучше всего! — Стыд какой-то иной, доселе незнакомой природы кипятком обваривает нутро, но тут же выясняется, что фраза Светы не имеет похабной подоплеки. — Ты умеешь помогать. Так помоги ей! Девочка в этом нуждается, разве не видишь?

— Блин, да вижу я, Свет, но...

— Когда ты стал таким нерешительным, дорогой? Завязывай, тебе не идет.

Она намеревается оставить меня здесь, в роскошной квартире принца из сказки, непостижимым образом существующего в реальности, но после страстного, невозможного, испепеляющего поцелуя я не продержусь наедине с ним ни минуты!..